Мама очень похудела. Щеки как-то ввалились. Лицо обветрено. Одета мама
была в длинный тулуп. В самом начале войны, летом папа принёс его домой
сказал, что зимой будет холодно, поэтому пригодится. Мама укоротила
тулуп, подшила рукава и низ под свой рост, из обрезанных частей пошила
мне и сестре безрукавки, а для всех сшила меховые рукавицы и даже
меховые тапочки. Потом папа привёз для всех новые валенки. И опять
сказал: «Пригодятся зимой». Вообще, папа очень предусмотрительный. Мама
иногда ругала его: «Зачем купил?» А он: «Пригодится, увидишь -
пригодится». Вот и сейчас мама была в тех валенках, которые принёс
летом папа. И я, и сестра с братом тоже ходили в тех валенках. На
маме был тёплый пуховой платок. Его маме продала Нюрка-Рыжая летом.
Мама тогда папе сказала, что Нюрка - спекулянтка - купила дешевле, а
продаёт дороже. Но папа сказал маме: «Купи и по этой цене, ладно,
пригодится». И действительно, пригодилось. Мама положила мешок с
картошкой на землю, стала нас обнимать со слезами и целовать. Так мы
стояли вчетвером, плакали, целовались и обнимались. Плакали навзрыд. Из
такого состояния нас вывела полная женщина-шофёр, она тоже плакала
вместе с нами. Грубым мужиковатым, осипшим голосом женщина-шофёр
сказала: «Ивановна, ты уже дома, а нас тоже дети ждут». Я
посмотрел на женщину, которая с мамой несла мешок. Это была Анна
Ивановна, мы её звали «Нюрка-Рыжая». У неё тоже трое детей, только все
школьники. А в кузове «полуторки» ещё четыре женщины, прикрытые
брезентом. Они тоже были в слезах и наблюдали сцену нашей встречи. Мама
«сколотила» команду из шести женщин, седьмой была женщина-шофёр из
колхоза. Все поехали под Рязань, где у Нюрки-Рыжей в деревне жила мать.
Почти неделю женская команда ездила по деревне. Все заработали по мешку
картошки и капусты. При этом они там питались, а их карточки
использовали здесь дети. К этому добавили также картошку и мясо с
салом, которые удалось выменять за вещи, взятые из дома, платья,
костюмы, пальто, бельё. Нюрка-Рыжая отошла первая и сказала маме: «Шурка, хватит реветь, понесли быстрее. Нас тоже дома дети ждут». Мама
взялась за мешок. У машины ещё осталось два мешка: с капустой и
картошкой. Нам мама указала на третье место - полмешка и сказала:
«Несите его в дом, это полегче». Остальные два мешка занесли тоже. Нюрка-Рыжая попрощалась. Машина взвыла и уехала, увозя по домам остальных «путешественниц». Мама
есть мама. Она тут же поставила воду, заставила всех что-то делать. Я
стал чистить картошку. Никто не мог чистить её лучше, чем я. После меня
очисток почти не было: так тонко я обрезал кожуру. Мама устроила
настоящий пир. Сварила щи с картофелем, капустой и мясом. Сколько мяса?
Да грамм сто. Для нас это было пиршество. Мы давно не ели суп с мясом.
Кастрюля была большая - пятилитровая, и целых сто грамм мяса! Мама
нарезала мясо кусочками - восемь кусочков, и дала по два кусочка
каждому. Мы дали маме сэкономленный сахар. Мама поняла, зачем это,
и сразу стала его варить, чтобы сделать из него конфеты. По случаю
приезда мамы дров я не жалел. В комнате стало очень тепло. Начали
накрывать на стол. Из Рязани мама привезла аж десять красных
яблок. Тут же четыре она положила на тарелку, сказав, что это к Новому
году. Два яблока разрезала на восемь частей и стала варить компот. Хлеб
чёрный, который я привёз из Москвы, разрезали на восемь частей и
положили на стол. Каждому по сто грамм - сразу, такого давно не было.
Обычно кусочки были по 50 грамм, не больше. Я сам выбрал четыре
одинаковые картофелины, помыл их и поставил варить «в мундирах». Мама
была довольна, что по карточкам дали селёдку. С одной она сняла кожицу,
вынула внутренности и отрезала четыре равные частички. Мама знала, что
брат будет канючить: «А ей больше!» Поэтому всё резали и делили на
точно равные части. Брат хоть и был меньше всех по возрасту, но
требовал себе одинаково равные кусочки всего, что попадало на стол. Я и
сестра не обижались. Самым главным и вкусным на столе оказалась яичница. Мама решила поджарить три яйца из пяти, которые привёз я. На стол мама поставила две пол-литровые бутылки: в одной было шоколадное суфле, в другой - водка. У
мамы всё в руках спорилось, всё у неё как-то быстрее закипало. Вот и щи
закипели, закипел компот. Мама приказала мне вынести компот в сени -
остудить. В заварной чайник насыпала ложечку чая. «Конфеты» уже
приготовлены. Мама сделала четыре конфеты из жженого сахара. Из Рязани
она привезла два пирожка с повидлом. В дороге сама не съела, а привезла
для нас. Пирожки разрезала пополам - каждому по половинке, положила
красиво на блюдечке. Мама всё делала красиво, старательно. И хлеб
резала красиво, украшала всё на столе так, будто к нам должны придти
гости. Тарелки, вилки, ложки, стаканы, чашки для чая занимали свои
места, как до войны под Новый год. Наконец, мама скомандовала:
«Ребята, за стол!» Было уже около двенадцати часов ночи. Мы шумно стали
рассаживаться на свои места, на те же места, где сидели в последний раз
под Новый год перед войной. Стол был тот же «детский». «Взрослый» стол
стоял в другой комнате. И ёлка была не большая, как перед войной, а
маленькая, та, которую я срубил тайком в лесу и принёс тайно в мешке,
чтобы не видели. Елочка стояла в конце стола, маленькая, но
нарядная, мы её втроём без мамы собрали. Повесили красивые игрушки. А
вот только орехи и конфеты все были «счастливые», из бумаги. Свечки,
оставшиеся с прошлого года, мы прикрепили, но так, что зажигать их было
нельзя - они были тяжёлые для тонких веточек, поэтому стояли ближе к
столу. Мама сразу же, когда зашла в комнату, выразила восторг:
«Какая красивая ёлка! Какие вы, ребята, у меня молодцы!» Каждого из нас
она поцеловала, погладила по голове, обняла. Это было так приятно! Приёмника
у нас не было. В самом начале войны его забрали, дали квитанцию вместо
него, обещали возвратить после войны. Вместе с приёмником забрали у нас
и немецкую овчарку, тоже обещали возвратить, если будет жива. Но она,
наверняка, погибла под тиком. Ребята говорили, что забрали
радиоприёмники у всех, чтобы не слушали агитацию немцев. Вместо
приемника СИ-235 у нас была чёрная тарелка - репродуктор. Все новости
узнавали от него. Когда-то он молчал совсем или отстукивал только одни
сигналы - метроном. Было время, когда после молчания в
репродукторе раздавалось: «Внимание! Внимание! Работают все
радиостанции Советского Союза. Сегодня после упорных боёв наши войска
оставили город... В ходе боёв уничтожено..., сбито...», и т.д. У
репродуктора всегда собиралось много народа, слушали, а по окончании
передачи не расходились, начиналось обсуждение услышанного. Мы
сидели за столом и ждали. На столе вкуснятина. Такого не видели уже
давно. С тех пор, как папа уехал. Раньше он всегда что-нибудь привозил
домой, старался доставить радость. Ему нравился наш восторг и возгласы:
«Ух, ты! Ну и ну! Вот это да!» Он умел доставлять удовольствие семье. Мама
налила детям суфле в стаканы, а себе - водку, всем по полстакана. Затем
подошла к ёлке, взяла свечку, зажгла её и поставила рядом с ёлкой. В
этот момент по репродуктору раздался звон Кремлёвских курантов. Мама
сказала: «Выпьем за победу! Война скоро кончится и опять всё будет так,
как было раньше. К нам будут опять приезжать гости. Опять мы будем
собираться в большой комнате. Опять у нас будет большая ёлка. С нами
будет папа, будут гости, ваши друзья. Будут настоящие конфеты, торт,
будут пельмени, гусь и утка. Будет весело!» Раздалась музыка гимна
«Интернационал»! Мама выпила водку, закусила кусочком селёдки с хлебом.
На глазах у неё слёзы, но она не плакала! Добавила: «Дети мои! Будьте
счастливы!» Подходила к каждому из нас и целовала. Мы выпили суфле
и стали есть прежде всего то, что каждому больше нравилось. Я -
полпирожка с повидлом, сестра Юля - половинку яблока, Брат Алик -
«конфету» из жженого сахара. Мама принесла кастрюлю и начала
разливать щи. Шёл пар и обалденный запах мяса. Мама выловила по два
кусочка каждому. Мясо сварилось, и кусочки стали такие маленькие!
Набросились, обжигаясь, на щи. Кусочек хлеба весом 100 грамм старались
растянуть на всю тарелку. Тарелки щей как не бывало! А мама уже
несла кастрюльку с дымящейся картошкой в мундире. Говорила каждому:
«Чисти, но не обожгись». На печке шипело сало, запах от него тоже
обалденный. С самого начала войны не ели жареного сала. А мама взяла
яйца, разбила скорлупу и вылила их на сковородку. Мы выражали восторг:
«О, жареные яйца!» Такой запах был только до войны. Мама поджарила
яйца так, чтобы каждому было по одному яичку. К этому моменту мы
почистили свои картофелины. Мама быстро порезала их ножом и стала
вываливать в тарелку яйца с салом. Да, это объеденье! Мама подлила
в стаканы нам белое суфле, а себе - водку. По репродуктору звучали
песни. Мама сказала: «Я желаю, встречи за большим столом с нашим папой,
чтобы он был здоров и дожил до победы. Чтобы вы не болели, хорошо
учились, чтобы у нас всегда было, что нужно, и поесть!» Мама
принесла патефон, завела его и поставила пластинку «Рио-рита». Музыка
очень весёлая, а мама почему-то села и заплакала. Мы вскочили со своих
мест и стали успокаивать маму: «Мамочка, не плачь! Мы с тобой и ты будь
всегда - всегда с нами! Мы тебя очень любим. Мы будем хорошо учиться.
Папа придёт! Мы победим! Опять у нас будет большая ёлка, и приедут
после войны гости. И опять будет весело! И опять мы будем все
танцевать, играть и веселиться!» Сестра предложила: «Давайте
пойдём и погуляем на участке!» Я подхватил, мама поддержала. Быстро
оделись, чтобы идти. Я взял со стола своё яблоко, разрезал его на
четыре части и три из них положил в карман, чтобы угостить соседских
ребят. Мама задала тон веселью. Уговорила играть в «салочки». Она
подсчитала так, что стала бегать за нами, пытаясь поймать. Но делала
так, чтобы не поймать нас. Особенно медленно бегала за братом. Даже не
бежала, а ходила и всё вздыхала: «Ох, не могу бегать!» Мы смеялись. Потом
мама всё же догнала меня и «осалила». Я стал подыгрывать маме. Так же,
как и мама, я не мог будто бы догнать брата и сестру. Мама поддалась
мне и затем «осалила» сестру. Я от неё убегал изо всех сил, а мама
опять поддалась мне. И так несколько раз. Когда мама
почувствовала, что мы устали, то стала звать нас домой. Я уговорил всех
пойти к соседским детям. Пошли, но у соседей дома не было света.
Наверное, они уже спали. Я хотел угостить ребят кусочками яблока,
которые захватил с собой. Дома мама раздела нас и пригласила пить
чай. Нам она налила чай в чашки, а себе опять налила водки - половину
стакана, и со словами: «За здоровье в нашем доме, за здоровье всех,
кого нет с нами, но мысленно был с нами!» - мама выпила, и опять чуть
не заплакала. Стала перечислять всех, кто был у нас в гостях на Новый
год перед войной. Вспоминали и детей: «А помнишь Игоря Филенкова? А
помнишь...». Я спросил маму: «Мама, помнишь, на гитаре играл дядя Витя
Филенков? Его жена - тётя Таня, её сестра - тётя Берта и ты: Вы пели? А
после пения к тебе подошёл дядя и стал целовать тебе руки со словами:
«Царица ты наша». Кто это был?» Мама задумалась, а потом ответила: «Это
артист – дядя Коля Гриценко». Вспоминали дедушек и бабушек, папу, его
сестёр - тётю Нюру и Нину. Где они сейчас?» К чаю нам мама дала «конфеты» из жжёного сахара и кусочки пирожка с повидлом. Мы были очень довольны. Печка
горела хорошо. В комнате было очень тепло. Мама, как и сестра,
подогрела простыни, подушки и одеяла. Сказала, что Алик будет спать с
ней, а я с сестрой - «валетиком». За сколько дней мы впервые разделись
и залезли под одеяло даже без носков! Мама поцеловала каждого из нас,
перекрестила и погасила свет. Вот и наступил Новый - 1942-й год! Я
по привычке высунул из-под одеяла нос и стал думать. Каким будет Новый
год, кончится ли война? Сколько ещё я буду ходить в Москву за хлебом,
хватит ли до мая картошки, которую привезла мама? Когда приедет папа? От
печки исходил пар. Было тепло и приятно, что так хорошо мы встретили
Новый год - 1942-й! Жалко маму. Жаль что не удалось угостить яблоком
Юрку Поспела, Вольку и Юрку-мальку. Но ничего, угощу завтра. Где-то
сейчас папа. Если его пошлют на фронт, то я должен поехать с ним. Как хочется спать! Какой вчера был день! Уже начался Новый Год - 1942-й...
|